- Понедельник, 30 Ноябрь 2015
- Аналитика
Русский мир в нафталине
В прошлый раз, ведя разговор о штампах отечественной пропаганды, мы подошли к концепции «русского мира» как ещё одному заимствованию из дней минувших. Давайте же разберёмся, откуда у него растут ноги.
Тех же щей…
Сегодня формулировки понятия «Русский мир» довольно размыты, но в целом суть идеи можно уловить: имеется в виду определённое географическое пространство, на котором проживают люди, связанные культурно-исторической, языковой, а также религиозной и этнической общностью. В силу этого российское государство, позиционирующее себя представителем русского народа и его защитником, считает естественным включение территории «русского мира» в сферу своих интересов. Достаточно логичным выводом из этого умозаключения является невозможность отстранения Кремля от происходящего на территории «русского мира», даже если его границы простираются за пределы пограничных застав Российской Федерации.
Идея эта не уникальна не только для российской, но и для мировой истории. Оформляться она начала примерно в ту же эпоху, что и концепции «французского», «английского» миров. Так эти совокупности взглядов, конечно, никто не называл, но задачи они решали одинаковые. Трудами идеологов выстраивалось мировоззрение, в рамках которого органично объяснялось, почему одно государство имеет право вмешиваться в дела другого.
Становление идеи разнообразных «миров» относится к эпохе позднего средневековья, и связано оно напрямую с процессами централизации государств, собиранием фактически независимых феодальных владений под властью одного человека. Процесс этот был долгим, тяжёлым и требовал решения множества задач. Одна из главнейших – необходимость обеспечить лояльность жителей новых территорией через приведение убедительных аргументов в пользу подчинения новому правителю, никак не связанному прежними сеньорами.
Тут стоит упомянуть, что средневековые страны мало походили на современные. Это были довольно аморфные конгломераты владений, находившихся в собственности феодалов. Единственное, что их связывало в какое-то подобие организованного государства – отношения вассалитета-сюзеренитета, завязанные на двусторонних договорах между представителями земельной аристократии. В сложившихся условиях монарх имел какое-то влияние лишь на тех, кто лично приносил ему вассальную присягу в обмен на гарантии соблюдения прав и привилегий. Для остальных он оставался никем.
Такая власть была очень непрочной, и королевскими привилегиями быстро начинали пренебрегать, если видели, что правитель не в состоянии заставить с собой считаться. Так произошло, например, в Киевской Руси. Взошедший на великокняжеский престол в 1132 году Ярополк Владимирович был человеком средних дарований, и не сумел ни силой, ни дипломатией поддержать единства государства. В результате оно распалось.
Московские князья, собирая земли много веков спустя, делали это в условиях, когда понятие «русский народ» не имело смысла. На обширных территориях Восточно-европейской равнины жили московиты, рязанцы, новгородцы, тверичи и многие другие. Их идентичность основывалось на том, какому властителю выплачивалась дань. И жителю Владимира было не ясно, почему это он должен платить ещё и сидящему в Москве князю. На помощь приходила идея, кажущаяся нам очевидной, но совершенно новая в те времена: несмотря на наличие границ между княжествами, их объединяет нечто большее – религия, язык, культура, история. То, что в совокупности составляет национальное единство.
Сначала разыгрывали религиозную карту. Иван I Калита, уговорив митрополита перенести свою резиденцию в Москву, разом превратил своё княжество из второсортного удела в духовный центр Руси. С этого момента утверждение мысли о том, что «русский мир» объединён религией, а «русский» - значит «православный», неизменно играло на руку московскому престолу. В значительной степени именно под знаменем религии Дмитрий Донской впервые заставил большинство русских князей признать верховенство Москвы – пусть и на время компании против темника Мамая. На случайно в истории о битве на Куликовом поле за князем неизменно стоит фигура Сергия Радонежского, видного духовного подвижника.
Иван III, правнук Дмитрия Донского, добавил к идее православного русского мира новые элементы. Своё право на власть он доказывал исторической преемственностью от власти Великого князя Киевского. Ведя переговоры с независимыми землями о присоединении к Москве, он апеллировал к тому, что некогда они все подчинялись Киеву, а он – Иван III – прямой потомок его правителей.
Под занавес своей жизни властитель Московского государства, объединив идеи православной идентичности, исторической преемственности и культурного единства в один мощный коктейль, использовал его в качестве эффективного инструмента для расширения своего влияния. Во время русско-литовской войны 1500-1503 года он, создав образ защитника веры и законного наследника земель бывшей Киевской Руси, переманил на свою сторону множество представителей русскоязычной литовской аристократии. Это помогло добиться военного разгрома и аннексии трети территории Великого княжества Литовского.
…да погуще влей.
К моменту превращения Московии в Российскую империю границы государства уже простирались за пределы исторического ареала обитания русского народа, и концепция «Русского мира» претерпела изменение, трансформировавшись в идею панславянского единства. Так как не все славянские народы исповедовали православие, религия в её рамках отошла на второй план, хотя продолжала играть важную роль, когда речь заходила о южных славянах – сербах, болгарах и прочих. В целом же на авансцену выдвинули этническое и культурное родство.
Панславянизм предполагал, что Российская империя, как крупнейшее и сильнейшее из славянских государств, должна стать «старшим братом» для остальных родственных народов, объединив их под властью Петербурга – естественно, для защиты от чужеродного влияния и угнетения. Такая идеология подводила базу под претензии России на расширение в западном направлении и попытки добиться через противостояние с Османской империей контроля над Балканами и черноморскими проливами. Окончательно оформившись в XIX столетии, панславянизм просуществовал до свержения самодержавия, в конце концов сыграв в истории страны достаточно роковую роль: именно солидарностью с братским народом Сербии Россия объяснила свой ультиматум Австро-Венгрии, обернувшийся Первой мировой войной.
Большевики отошли от идеологии «русского мира» и её производных: они не вязались с идеями интернационализма и классовой борьбы. Пожалуй, единственное, что они позаимствовали от панславянизма – концепция «старшего брата», модифицированная для применения к социалистическим государствам. Однако сегодня Россия вернулась к идее «Русского мира». Панславянизмом, правда, и не пахнет – не по Сеньке шапка. Но, в общих чертах соответствуя идеям XVII века, современный пропагандистский штамп исполняет свою главную задачу - делает оправданным в глазах общественности вмешательство в дела соседних государств.
Нельзя сказать, что в начале двадцать первого века концепция «Русского мира» не ощутила на себе новых веяний. Главная модернизация, на мой взгляд, связана с внедрением понятия «постсоветское пространство». Сегодня оно представляется как естественная зона интересов России в силу исторической принадлежности к Советскому Союзу и, шире, социалистическому лагерю. В современной идее русско-постсоветского мира причудливо сплелись покровительственно-пренебрежительное отношение к «младшим братьям», обида за утраченные земли и контроль над сателлитами из соцлагеря, а также возмущённые голоса, произносящие фразы в духе «мы им заводы построили, а они нас предали». Фразы совершенно безграмотные, если учесть, например, что по ряду параметров промышленность досоветской Чехословакии могла утереть нос СССР. Это, впрочем, предмет для отдельного разговора.
Что касается связанных с понятием «постсоветское пространство» мировоззренческих установок, то это не более чем проявление фантомных болей по утраченной империи. В своё время тем же переболели европейские державы. Но заболевание протекало по-разному. Великобритания достаточно быстро и успешно переключилась с риторики времён «империи, над которой никогда не заходит солнце» на решение внутренних проблем, обеспечив своим гражданам высокий уровень благосостояния. При этом лондонские дипломаты ещё и умудрились сохранить хорошие отношения с большинством бывших колоний и доминионов. Несколько болезненней вырастание из имперских штанишек произошло у Франции и Нидерландов – потребовалось позорное поражение в колониальных войнах и внутриполитический кризис, чтобы произошла переоценка ценностей.
Есть и третий путь – установления ради сохранения иллюзии империи или проведения реваншистской политики авторитарного режима. Или даже тоталитарной националистической диктатуры. Этот путь прошли Испания Франко, Португалия Салазара, Германия Гитлера. В каждом из этих случаев всё раньше или позже заканчивалось кровью, нищетой и отсталостью страны, которую впоследствии приходилось преодолевать новым властям.
Хочется верить, что Россия всё же выберет верную дорогу.
А.В.К.
Подробнее ...- Вторник, 10 Ноябрь 2015
- Аналитика
Новая старая пропаганда
В последние годы стало очевидным превращение центральных отечественных средств массовой информации в пропагандистский рупор. Сотни человек неустанно трудятся над созданием в головах людей нового мироощущения… Вот только штампы используют старые
Пропаганда под микроскопом
Начнём с того, что разберёмся в понятии «пропаганда». Слово это, как и многие в нашем лексиконе, имеет латинское происхождение, и дословно означает нечто, подлежащее распространению. Например, государственную идеологию. Кардинальное отличие пропаганды от связей с общественностью (пиара) заключается в односторонней направленности. Пиар создаёт благоприятный образ идее, организации, политической идеологии. Он стремится, уловив настроение людей, их предпочтения, убеждения, настроиться с ними на одну волну, достигнуть взаимопонимания, и, на основе обретённого согласия, убедить в необходимости того или иного действия. Потому обратная связь с людьми, анализ их реакции на те или иные действия, слова – одна из важнейших задач для специалистов по связям с общественностью. Для пиарщика вызвать бурю негатива со стороны целевой аудитории значит расписаться в собственном бессилии.
Пропаганда действует иначе. Вместо того, чтобы подстроиться под реальность, она меняет картину мира. Пропагандиста не интересуют убеждения людей, поскольку его задача – внедрить в сознание новые установки. Он не ищет обходных путей, не воздействует на человеческую мотивацию и стремление к самореализации, а работает на самых низовых уровнях сознания. Не случайно научные теории пропаганды, появившиеся в двадцатом веке, опирались на идеи Фрейда или же бихевиоризм, в своём крайнем проявлении едва ли не сводящем поведение человека к реакциям на внешние раздражители. Прямо как в хрестоматийном опыте Павлова над собакой.
Пропагандистские тезисы должны быть просты, понятны и привлекательны для населения. При этом пропаганда должна быть внутренне не противоречивой, или хотя бы таковой казаться. А для максимальной эффективности желательно использование реальных фактов – пусть даже и интерпретируемых в нужном русле. Только при соблюдении этих условий навязанные людям тезисы смогут дать народу то, чего он хочет подсознательно: простые ответы на сложные вопросы.
Эти требования превращают пропаганду одновременно в науку и искусство, причём не самые простые. Так что не удивительно, что в современной России, потерпев фиаско с созданием новой «национальной идеи», достали из бабушкиных сундуков старые, пропахшие плесенью и нафталином пропагандистские штампы, некогда неплохо работавшие. Авось, и сейчас не подкачают.
Загнивающая Европа
Риторика противопоставления «стабильной России» «загнивающему Западу» является самым бросающимся в глаза реверансом в сторону прошлого – хотя бы в силу того, что немало людей ещё помнят советскую пропаганду, оперировавшую той же концепцией. Основная её суть легко умещается в одном предложении: пока Россия развивается под мудрым руководством очередного имярека, зарубежные страны находятся в состоянии глубочайшего кризиса. Его конкретные причины могут меняться сообразно политической необходимости: например, если в советское время это был капиталистический строй, недобитые националисты-империалисты и реваншизм, то сегодня – мультикультурализм, гомосексуальные браки, толерантность.
Вне зависимости от этого, картинки, якобы доказывающие разложение «наших западных партнёров» не меняются уже которое десятилетие: митинги, акции протеста, отдельные и, часто, малозначимые события, которые представляются зрителям как норма вещей. Эффективность воздействия подобных демонстраций на сознание российского обывателя во многом связано с тем, что людям, выросшим в условиях авторитарного режима, выход на митинг кажется отчаянным шагом, к которому можно прибегнуть лишь в случае крайней нужды. Потому жуткие страшилки, рассказываемые закадровым голосом под соответствующий видеоряд, отлично вписываются в миропонимание зрителя. «Бедные европейцы, их так довели, что они на улицы вышли… Слава богу, у нас не так!».
Противопоставление «нас» и «их» не является изобретением советского режима. О «загнивающем Западе» в тех же самых тонах ещё в первой половине девятнадцатого века говорил граф Сергей Семёнович Уваров, автор «теории официальной народности», ставшей впоследствии фактически официальной идеологией Российской империи. В годы правления Николая I он противопоставлял самодержавную Россию Европе, которую лихорадило от прокатившейся волны революций. Тогда тоже много говорили о преимуществах имперской стабильности и соборности русского народа перед вольнодумством соседей. Вот только история расставила все точки над «i», показав: пока европейцы ломали хребет феодальным пережиткам, становясь на рельсы формирования индустриального общества, Россия топталась на ровном месте, дожидаясь, пока проблем не накопится столько, что они выплеснуться в чудовищную гражданскую войну.
Но даже Уварова нельзя считать автором данного пропагандистского штампа. Он лишь оформил давно существовавшую концепцию в стройную систему, определив «Запад» в качестве главного оппортуниста. На самом деле, корни подобных идей следует искать в далёком пещерно-волосатом прошлом человечества, когда разделение на «своих» и «чужих» было условием для выживания. Со своими надо делиться, им надо помогать – чужаков же остерегаться. И если у соседа дела плохи, он при смерти, значит, скоро мы сможем воспользоваться его охотничьими угодьями.
Признаки, по которым людей включали в число «своих», постепенно изменялись. Сначала это было кровное родство, затем совместное проживание, принадлежность к одному племени, подчинение одному феодалу, этническая общность… Но принципиально правила остались те же: людям на подсознательном уровне становится хорошо, если соседу плохо. Или, по крайней мере, когда они так считают.
Духовность
Ещё одна излюбленная тема отечественной пропагандистской машины – рассказы об особой духовности российского народа. Естественно, подобные утверждения ласкают слух: признайтесь, вам тоже приятно ощущать себя особенными, лучшими представителями человечества. В конце концов, если присмотреться к любой государственной идеологии, то она, так или иначе, базируется на идее исключительности её носителей, не важно, на чём она основана – расовых, религиозных, культурно-исторических признаках.
Однако концепция «высокодуховного народа» удобна не только тем, что она психологически привлекательна для целевой аудитории, но и тем, что пресловутую духовность нельзя измерить в абсолютных показателях – ВВП, размере потребительской корзины, приросте населения, джоулях или ньютонах на килограмм. Это открывает широкий простор для манипуляций фактами. Однако, сейчас мы не станем углубляться в рассуждения о том, насколько вышеуказанный тезис соответствует действительности, прейдём ко второй части данного пропагандистского штампа – связи «духовности» с православием.
Обращение государства к религии вполне традиционно для России. Даже большевики некоторое время на полном серьёзе раздумывали о создании «красной церкви». В царской России со времён Петра Первого церковь контролировалась и управлялась государством, которое использовало её, в том числе, как инструмент распространения пропаганды. Не случайно позиция уже упомянутого графа Уварова в своём кратчайшем изложении описывалась тремя словами: «православие, самодержавие, народность».
Первыми же, кто использовал христианство в меркантильных интересах, были правители Киевской Руси. Княгиня Ольга, первая христианка на престоле, приняла новую веру в тот момент, когда ей понадобилось выстраивать отношения с соседней Византией, где на женщину-язычницу смотрели, мягко говоря, свысока. Пол поменять она не могла никак, а вот религию для повышения своего статуса на переговорах – вполне.
Её внук, князь Владимир, и вовсе использовал христианство как мощный инструмент для утверждения своей власти. Незаконнорожденный, хоть и признанный отцом, занявший престол в ходе кровопролитной усобицы, обагривший руки кровью брата и наделавший ещё много некрасивых вещей, он хорошо понимал, что стоит на шаткой опоре. Отсюда – восемь лет реформы язычества, попытка внедрения пантеона пяти богов во главе с Перуном, что, по замыслу, наталкивало подданных на проведение параллелей: бог грома и войны, покровитель князя правит на небесах, а сам князь – на земле.
Однако куда лучше целям Владимира отвечало христианство в его восточной – греческо-православной – форме. Исторически, в отличие от Рима, в Константинополе духовенство находилось в подчинённом положении по отношению к светской власти византийского императора. Это привело к тому, что за столетия свойственная авраамическим религиям идея о предопределённости происходящего в мире нашла своё частное проявление в концепции божественного происхождения власти. Любая власть – от Бога, и противиться ей – значит противиться Богу. При этом не важно, хорош правитель или нет. В первом случае он послан Господом в награду, во втором – в наказание за грехи.
В пятнадцатом веке Иван Третий, один из тех правителей, что определённо знали цену пропаганде, модернизировал концепцию богоданной власти, присовокупив к традиционному образу государя новые черты. Крушение Византийской империи позволило оформить идею о превращении Москвы в «Третий Рим» - то есть, последний независимый оплот истинного, православного христианства. Теперь правитель московского государства выступал в роли мессии, на которого возложена задача сохранения слова божьего в его незамутнённом виде. Подданные становились «народом-богоносцем», помогающем правителю в этой нелёгкой миссии. Из этого проистекали следующие выводы:
- страдания и лишения людей – это их жертва, принесённая во славу Божию;
- Бог выбрал русский народ для этой святой миссии за некие особые духовные качества, коих нет у представителей других наций
- правитель России – последний защитник истинного христианства, и угроза ему – это угроза православию;
- во внешней политике Иван Третий и его потомки делали заявку на верховенство в православных странах, и, шире – во всём христианском мире.
От этого последнего отправного пункта не так уж далеко и до пресловутой идеи «русского мира», разговор о которой пойдёт позже.
А.В.К.
Подробнее ...